Все опять начиналось как обычно - предполагались светские посиделки с разговорами за жизнь. Энн с утра ходила по офису и как-то нехорошо подмигивала, после чего на очередном перекуре изрекла сакраментальную фразу о том, что было бы неплохо сегодня куда-нибудь сходить.
- Но сегодня же четверг, а не пятница - резонно возразила Густавсон.
Я включилась в полемику и сказала, что это даже хорошо, потому что во-первых, народу везде будет мало, а во-вторых я не буду умирать всю субботу после черезмерных возлияний, так как, поскольку завтра всем на работу, то много пить и долго тусоваться мы не будем, а будем пить мало и практически в полночь уже будем мирно обнимать любимые подушки. Эта теория о пользе походов куда-либо в четверг, а не в пятницу, всем понравилась, осталось только выяснить, куда же конкретно мы направим стопы.
И тут позвонил Петруччо. Это одноклассник и друг детства Энн. Надо сказать сразу, это страшный человек. Все походы в его обществе заканчивались, как правило, неизвестно как и где, поскольку мера кондиции у него где-то далеко за пределами нормы, и он всегда пытается помочь остальным достичь столь же невероятных высот. Последний раз, когда мы с ним ходили пить, я заснула сидя верхом на барной табуретке, отстоящей от стойки метра на два. Я удивительно хорошо спала тогда. Мне потом рассказали, что когда народ собрался по домам, меня долго не могли стащить с этой табуретки, я брыкалась и говорила что вот именно так я и мечтала спать всю жизнь. Это было в некоем заведении, которое я не найду даже в при том условии, что при успешном окончании поисков мне заплатят миллион баксов. Причем, если вы думаете, что Петруччо - это двухметровый накачанный монстр, вы ошибаетесь. На первый взгляд это милый очкастый студент, который от одного запаха водки тут же хмелеет и падает на пол. Но это только на первый взгляд…
Так вот, позвонил Петруччо и сказал, что он составит нам компанию. И может даже не один. Правда, сначала он пытался зазвать нас в какую-то неизвестную сауну, но Энн сказала что к такой любви она еще не готова. Петруччо сдался, но потом перезвонил и сказал что может быть вероятнее всего если чего-нибудь не случится подвалит чуть позже, ибо пока не готов. Густавсон сказала что вот она ради него даже ногти уже накрасила, а он, зараза такая, не хочет никуда ехать, а Петруччо сказал что раз такое дело, то он, как настоящий джентельмен не может предстать перед Густавсон с ненакрашенными ногтями, и поэтому он в срочном порядке их начинает красить, а когда докрасит, то немедленно приедет. Энн он все равно рассердил и она сказала «всех в сад и нафиг нам вообще эти мужики, пусть жуют сопли».
Итак, мы отправились в «Папу Джо». Энн всю дорогу вела себя неадекватно - она пространно рассуждала об отсутствии какого-бы то ни было флирта в ее и нашей жизни, и утверждала, что это пробел необходимо срочно восполнить. И если это вечер у нас не пройдет весело и хорошо, можно считать что жизнь не удалась. Глаза у нее блестели, и находилась она в крайней стадии разозления на весь мужской пол вообще и на Петруччо в частности. Мне еще тогда показалось, что добром это все не кончится. И точно.
Когда мы приехали в «Папу Джо», то с прискорбием обнаружили, что весьма милое когда-то заведение ветшает и превращается в помойку. Мы сели за стол, через довольно продолжительное время к нам подплыла официантка с глазами мороженой камбалы и принесла почему-то два меню на троих - видимо, я ей сразу не понравилась, впрочем как и она мне. Я начинала злиться. Мы заказали - Густавсон какой-то сандвич а мы с Энн бурито, и естественно по пиву. Официантка задумчиво продефилировала к кухне. Прошло минут десять, я была уже голодна как черт и еще более зла чем он. Я громко и язвительно интересовалась у Энн, как долго, на ее взгляд, нужно кипятить пиво перед подачей к столу, ибо, по-моему оно уже давно вскипело. Девушка-рыба приплыла, принесла вилки, гордо положила их на середину стола и так же гордо удалилась. Я решила, что если все остальное будет происходить по подобному сценарию, я забью ее вилкой до смерти: все-таки два удара - восемь дырок. Энн перепугалась и попыталась меня успокоить. Потом все та же мадемуазель все таки принесла нам пиво. Я сказала, что его явно разбавили, и причем нещадно. Густавсон попробовала и сказала что да, разбавили, но она считает что водкой. Энн принюхалась и констатировала что мы гоним пургу, и вообще хватит строить девушку. Но девушка не дремала - в этот момент она принесла все остальное. Месть за косые взгляды была изощренной. Густавсонский сандвич был похож на черствую булку, на которую сверху по ошибке уронили лист салата и хоодную котлету. Когда я увидела бурито, я потеряла дар речи. В центре тарелки лежало нечто очень маленькое…И чтобы скрыть оставшееся пространство, вокруг него были аккуратно разложены четыре огромных чипса. Я заявила, что это пельмень, а не бурито, и если они думают что этим можно наесться, то они дорого за это заплатят. Энн попыталась меня успокоить и сказала что если мне очень хочется, то я могу заказать что-нибудь еще. Но я уже мысленно похоронила гастрономическую часть этого вечера и была безутешна. Зато Энн бушевала вовсю. Она произвела методичный обзвон всей мужской половины своей записной книжки, и сказала, что если это вечер вот так прямо и пропадет, она никогда себе этого не простит. В списке обзвоненных фигурировали потомок Оболенского и родственник Ястржембского, которые видимо что-то почувствовали и на звонки не отвечали принципиально, а также Серега с работы, звонить которому заставили меня, и я честно ему сказала, что мы тут вот квасим, и не желает ли он к нам присоединиться. Серега сказал что это неплохая мысль и он скоро приедет. Энн вздохнула, и сказала, что придется флиртовать с Серегой, а ведь так хотелось чего-нибудь оригинального. Потом она позвонила Эллочке и спросила, что она там делает, а я заметила, что что бы она ни делала, пусть немедленно все это бросает и едет к нам. Эллочка торжественно поклялась прибыть.
В этот момент в заведение вломилась команда под предводительством Петруччо в следующем составе - собственно Петруччо, маленький карманный мальчик и потомок Оболенского с влажными, как у дикой лани глазами, которые он стыдливо прятал за стеклами очков. Густавсон немедленно потребовала демонстрации свеженакрашенных петруччиных ногтей, но он сказал, что накрасил только на ногах, а на руках не успел. Ее это не остановило и она сказала что пусть тогда демонстрирует на ногах. Петруччо сказал что с удовольствием, но не здесь и не сейчас, а то от такой неземной красоты все официантки попадают в обморок и обслуживать нас будет некому, а нам еще тут пить и пить. Общественность недовольно ворчала, но Петруччо был непреклонен, и от кастинга отказался напрочь.
Энн вместе с Густавсон удалились в направлении клозета, а Петруччо начал расспрашивать меня, как можно ходить в туалет вместе, тем более женщинам…Это же конструктивно неудобно. На что я ему возразила, что смотря как. Его заинтересовало как же именно, но тут вернулись Энн и Густавсон и сказали, что если ему так хочется это узнать, то в следующий раз они его с собой возьмут.
Потом приехал Серега с другом, и Эллочка. Потомок Оболенского, очередной раз выходя из туалета, подметил, что если встать за стену, то кажется что тут проходит частная вечеринка, ибо децибелы явно завышены. Видимо, его утонченный слух не выдерживал такой нагрузки.
Энн сказала, что вообще заведение сильно похужало, потому как пепельницы можно было бы выносить почаще. «Пепельницы, говоришь?» - радостно отозвалась я, в предвкушении хорошего разгона, который я устрою официантке. Энн взглянула на меня, сразу все поняла и закричала: «Нет!!! Только не это!!!! С пепельницами все в полном порядке!!!Только молчи ради бога!!» Я расстроилась, ибо мне обломали заведомо хорошую развлекуху. Но делать было нечего.
Народ потихоньку собирался….с мыслями, потому что пора было ехать в «Академ Клаб» - нас ждала там непаханная целина доселе неспетого караоке. Мы вывалилсь из «Папы Джо», потеряв при этом карманного мальчика, который отвалил домой, и стали выяснять, сколько же машин нам надо, чтобы дотуда доехать. С математикой у всех было совсем худо, поэтому в одном такси ехали трое, а в другом пятеро без учета водителей. Но доехали. Перепугали охрану, взошли наверх и начали с пива, потому что надо же было как-то передохнуть после переезда. Потом все пустились в пляс, я немножко пообнимала столбы, после чего прискакал перпуганный диджей и попросил меня больше со столбами не танцевать, а то танцпол шатается, и ему за это от начальства влетит. Я подумала, что это глупости все, не так уж страстно я их и обнимала, а что шатаются - так кто ж так строит то? В общем, плясали мы часа два или больше, и пели тоже, громко и почти попадая в нужную тональность, я уже даже начала засыпать, и вышла на балкон подышать воздухом. На балконе сидел измученный пивом потомок Оболенского и оленьими глазами смотрел на звездное небо. Но романтизма в его глазах не было - у него было выражение лица главного редактора, обдумывающего оригинал-макет нового журнала. Я попыталась было завести светскую беседу, но поняла, что это абсолютно бесполезно. Кровь Оболенских давала себя знать, и выражение лица их достойного потомка не поменялось ни разу.
Ну и ладно, подумала я, ну и не очень то и хотелось решила я и заснула. Ну их, на самом деле нафиг, этих Оболенских. И вообще, на работу завтра. И я домой хочу. А эти там все пляшут.
Потом все закончили плясать, Энн в приказном порядке командировала Серегу меня провожать, а они - Густавсон, Энн, Петруччо и потомок, ибо Эллочка уехала раньше - остались лопать сосиски на автобусной остановке. Теория пьянок по четвергам испытания практикой не выдержала, и домой я попала около 4 утра. Но с другой стороны, зато не пришлось умирать в субботу - на это была потрачена пятница.
Вечер закончился показательно - они сидели и лопали сосиски…Подъехала скорая помощь, оттуда вышел мужик в белом халате, и направился к ним.
- Петруччо! Никак за тобой! - сострила Энн.
Мужик подошел к Петруччо и спросил:
- Молодой человек…- медленно проговорил он, пока Петруччо замер в ужасном ожидании, - …….а как проехать на улицу Гарибальди?