Как то на днях я и несколько моих подруг решили скрасить жалкое существование тихим походом в ресторан. То, что кончится это весьма плачевно, я догадывалась с самого начала, но ведь человек всегда склонен обманывать себя, веря в лучшее. Энн сказала сразу: «Только тихо! Очень тихо! Мы будем пить что-нибудь благородное и вести светские беседы! И ты не будешь орать что хочешь в караоке!» Я сказала, что естественно не буду, потому что для воспроизведения этого одиозного вопля мне нужно выпить достаточно много, а сегодня я не собираюсь пить и десятой доли этого «много». Легкость, с которой я согласилась на этот обет молчания, насторожила Энн сразу – она подозрительно посмотрела на меня и погрозила пальцем. Я взяла под воображаемый козырек и инцидент был исчерпан. Энн засобиралась в институт, и сообщила нам что приедет примерно к 9 часам, и еще раз строго взглянула нам в глаза. Я постаралась придать взгляду честность Зои Космодемьянской. По-моему, мне удалось, потому что Энн уехала, хоть и с тяжелым сердцем.
Мы с Улой Густавсон рванули в «Четыре комнаты». Ула – вовсе не шведка. У нее папа швед. Правда, он после себя ей только имя оставил, но зато какое колоритное. И еще она похожа на Клаву Шиффер в хорошем смысле этого слова. Поэтому все думают, что она шведка. Так вот, с ней то мы и рванули.
Стояла страшная жара, у таксиста крыша была тоже где-то не там, как и у нас, поэтому мы вывалились из машины примерно за квартал до заведения и гордо заявили, что пойдем пешком,а таксист минут 10 нас уговаривал доехать на нем, потому как он не в состоянии бросить таких девушек на раскаленный асфальт и уехать просто так. После обмена любезностями в стиле «только после Вас» он нас все-таки на асфальте бросил, и мы разошлись как в море корабли.
Если учесть, что в вышеуказанном заведении мы не были ни разу, то примерно после пятого дефиле в непосредственной близости от дверей, мы данное заведение все таки обнаружили. Правда, до этого мы нервно названивали Натали, которая сидя в такси пыталась нам доступно объяснить что «там есть такая арочка затрапезная, и там в арочке дверочка, вы тока смотрите внимательно». Арочка нами сперва обнаружена не была, Натали отчаялась найти с нами общий географический язык и сказала «стойте на месте я уже подъезжаю». Только она это сказала, тут мы этот комплект арочки с дверочкой и обнаружили.
Мы сели за стол, минут через 5 появилась и Натали. После детального изучения меню и списка коктейлей выяснилось, что лучше пива может быть только хорошее пиво. Название «Маргарита» на тот момент не несло в себе абсолютно никакой смысловой нагрузки, кампари казалось горьким, о шампанском вспоминалось с ненавистью. «Ну, значит пиво,» - подумали мы и слегка выпили. Совсем слегка, кружки по три всего. Неожиданно выяснилось, что Натали случайно беременная, и поэтому пить не может. В течение всего вечера она пыталась развлечь себя гастрономическими изысками в виде улиток и десерта из кошмарной смеси мороженого и ананасов. Мы смотрели на эти безумства, попивая пивко и внутренне радуясь, что нас (тьфу-тьфу) радости материнства ждут немного позже, чем через 9 месяцев. Натали мужественно боролась с улитками и ананасами, но ее трепетная душа не вынесла такого изощренного издевательства – она таки ушла, унося с собой мечту о кружечке пенного светлого холодного бочкового пива…
Банкет продолжился, тем более пришла Ленка, свежеброшенная мужем. Последующие полтора часа прошли под девизом «Все мужики сволочи и за это надо выпить» и «Если к другому уходит невеста – еще не известно кому повезло» в дамском исполнении. Лозунги сопровождались возлияниями, мы свято верили в то, что спасаем Ленку от депрессии,и поэтому пить надо, пусть даже как лекарство. Потому что мужской пол не стоит того, чтоб за него так страдать. И вообще он не стоит ничего….И не стоит….он…..у него…..у них…..Ну, не важно в общем.
И тут пришла Энн. По ее глазам я поняла, что вот тут-то все и начнется, и приветственно икнула. Ее глаза метали громы и молнии.
- Так, - медленно и членораздельно произнесла она, - уже нажрались? А где же светские посиделки??? Где благородные напитки? И кажется, кто-то мне что-то обещал?
- И кто бы это мог быть? – с вызовом заметила я, и сразу поняла, что мне это даром не пройдет.
Положение спасла Густавсон. Она посмотрела на кипящую от гнева Энн, и заплетающимся языком торжественно изрекла:
- Поздно! Акт вакханалии уже имел место быть! Так что Ваше неприсоединение будет дурно истолковано, мэм! Посему советую не выпендриваться, а что-нибудь съесть, а еще лучше выпить.
Энн поняла, что сопротивление бесполезно. Через полчаса ею была достигнута нужная кондиция, и все пошло как по маслу. В соседнем зале гремела зажигательная дискотека, организм рвался в пляс и требовал экшна, причем немедленно. Дополнительный допинг в виде еще одной изрядной порции пива дал следующий результат – все поняли, что моральные ресурсы данного заведения для нас исчерпаны – душа просила чего-то еще. И тут я поняла, что час икс только что пробил. Настал момент, которого я так долго ждала, и что еще лучше, уже никто не в состоянии оказать мне должного сопротивления. Вечер, можно сказать, мой.
- Я хочу в караоке! – радостно провозгласила я, - Вам хочется песнев? Их есть у меня!
Моя тирада вызвала неоднозначную реакцию – Ленка замерла в задумчивости, ибо не знала, чем это все обычно кончается и что получится кокретно сегодня, Энн сделала страдальческое лицо и склонила голову в знак покорности судьбе в моем лице, а Густавсон злорадно потерла руки в предвкушении хорошенького бардака. Общественность была морально готова к приключениям.
И мы поперлись в «Академ клаб». По дороге мы изводили таксиста вольной интерпретацией «My Heart Will Go On» с раскладкой на два, три, а то и четыре голоса. Распевка прошла удачно, вяло сопящая Алена Апина на Русском Радио была посрамлена и снята нами с соревнований на приз «Луженая Глотка». Мы ввалились в здание Академии наук в весьма приподнятом настроении. Охранники сурово посмотрели на наши не в меру радостные лица и потребовали пройти через металлоискатель. Энн мелодично зазвенела.
- Оружие? – с надеждой спросил старшой охранник, подняв левую бровь.
- Да! – гордо произнесла я, - Три калашникова, у каждой по кольту и еще ящик гранат в машине на улице.
- А еще что у вас в машине есть? – спросил второй.
- Как что? – искренне возмутилась Густавсон, - Разве может порядочная девушка выехать на своем авто, не прихватив ядерную боеголовку и пару килограмм героина? Да вы в своем уме?
Охранники потеряли к нам всякий интерес, и уткнулись носами в газеты. Минут 15 поборовшись с вертушкой на входе, мы все-таки благополучно дошли до лифта и выгрузились на 22 этаже. Пива там было не меньше, чем везде…
Через пару часов вялая до того тусовка «Академ Клаба» развязно отплясывала под Рики Мартина. Перепуганные бармены и официантки старались маскироваться под мебель, а если нужно было убрать со стола переполненную пепельницу, то это расценивалось практически как подвиг, на него шли с долгими приготовлениями и напутствиями. Потом дело дошло до караоке. Мой дуэт с неким местным тенором произвел буквально фурор. Если я хоть иногда попадала в нужную тональность, то тенор поражал всех необозримым охватом всех известных ему нот в ему одному ведомой последовательности. Диджей хватался за голову и нервно стонал. Друг тенора нежно похлопывал его по плечу со словами «Да не расстраивайтесь вы так, девушка, он все равно вернется». Тенор навзрыд пел про желтые листья, которые кружатся над городом. Густавсон вела задушевную беседу с неизвестным англичанином, хотя до того не знала ни слова по-английски. Серьезность их лиц не поддавалась описанию. Случайно позвонивший мне кандидат на флирт различных степеней легкости был нещадно послан, ибо флирт и даже секс уже не имел в моей жизни принципиального значения. Рядом со мной были два столба, ограничивающие танцпол, и вот им то я и отдала всю свою любовь в лучших традициях затрапезно-танцевального стриптиза. Я обнимала их, как братьев по разуму, и напрасно Энн старалась отвлечь меня от этой пагубной страсти. Все было бесполезно.
Ленка тоже пустилась в пляс. Злость на неожиданно сбежавшего мужа толкала ее на подвиги – она танцевала русские, итальянские, арабские и по-моему даже местами эскимосские танцы. Она была неподражаема. В ней было что-то от офис-менеджера, который находится в полной запарке, и не знает, за что схватиться в данный момент.
Приближался рассвет. Энн схватила меня за шиворот и с прискорбием констатировала, что необходимо освежиться. Чего она так переживала, я не понимаю. Мы вывалились (вернее она пыталась просто выйти, но в моем обществе это было проблематично) на балкон видимо с целью полюбоваться видом рассветной Москвы (цель меня тогда абсолютно не интересовала, ибо мне подумалось, что надо срочно заняться тренировкой вестибулярного аппарата – годы не те). Нас надолго захватил спор, где находится Останкинская башня, а где же собственно Эйфелева. Ориентировка по сторонам света с помощью восходящего солнца никаких результатов не дала. Зато нас посетила мысль, что празднику жизни пора бы и закончиться. Мы вошли обратно в зал, вытащили перепуганную официантку из-под стойки бара и расплатились, оторвали Густавсон от англичанина, стащили сопротивлявшуюся Ленку с танцпола и вынесли к лифтам, предварительно облобызавшись с тенором, другом тенора и всхлипывающим диджеем, пытающимся уберечь уши от воплей очередного потенциального конкурсанта «Евровидения». Обслуга провожала нас ненавидящими взглядами, но нас это абсолютно не волновало.
По пути к проспекту я декламировала Грибоедова, слегка разбавляя его Шекспиром, Ленка вздыхала, Густавсон поддакивала а Энн рвалась устроить спринт до перекрестка. Говоря честно, ни у кого ничего не вышло.
А потом наступило утро, которое никогда не бывает добрым.